Александр Евгеньевич был моим Учителем. Впервые я увидел его в 1972 г. будучи еще студентом МИФИ. Я получил направление на преддипломную практику в Институт ядерных исследований АН СССР и попал совершенно случайно в его лабораторию. Привел меня к нему тогдашний зам. Зав. Отдела ЛВЭНА Г. В. Домогацкий. Разговор был короткий: «Вы где учитесь? В МИФИ? Хорошо. Там ведь инженеров готовят? Ядерную электронику изучали? Отлично. Значит, возьмём Вас инженером-электронщиком для начала». В то время действительно были нужны электронщики, т. к. в лаборатории началось создание больших экспериментальных установок (Ковер, затем БПСТ), а вся электроника, как впрочем, и вообще все научное оборудование, делалась тогда своими силами. В результате, первые 5 лет я проработал над созданием приборов ядерной электроники: усилителей, дискриминаторов, формирователей со следящим порогом для временной привязки и др. И нисколько об этом не жалею ибо каждый экспериментатор обязан досконально знать те приборы, с помощью которых он делает эксперименты. И это как раз то, что отличало Александра Евгеньевича он других экспериментаторов. Он умел и любил все делать своими руками или, по крайней мере, принимать живейшее участие во всех экспериментальных мелочах, считая, что любая мелочь может повлиять на результаты эксперимента. Он прекрасно разбирался в электронике и читал даже спецкурс по ядерной электронике в МГУ. Именно поэтому он был «грозой» многих «открывателей». Я благодарен судьбе за эти первые 5 лет работы под непосредственным руководством Александра Евгеньевича, многому меня научившими и ставшими прекрасным дополнением к институтскому образованию. Он научил меня чувствовать эксперимент, критически подходить как к своим, так и к чужим экспериментам и искать причину наблюдаемых «открытий» прежде всего в методике эксперимента.

Он был «закрывателем» многих лжеэффектов: «Турин-эффекта» (придуманного им названия для «аномального потока» останавливающихся мюонов под землей, «открытого» туринской группой физиков), «наблюдение» тяжелых магнитных монополей, «наблюдение» локальных источников гамма-квантов сверхвысоких энергий и проч. Весьма скептически он относился и к «излому» спектра космических лучей при энергии в несколько ПэВ. Хотя прямо против его открытия он никогда не выступал, но любил дружески «поиздеваться» по этому поводу над Г. Б. Христиансеном. По поводу трудности интерпретации данных по широким атмосферным ливням, по которым и было заявлено об открытии излома в спектре космических лучей, он придумал следующую яркую аналогию: «представьте себе, что в 12-этажном доме на каждом этаже живут люди и бросают в мусоропровод объедки и всякий мусор, а некие ученые сидят в подвале, роются в этом мусоре и пытаются понять, а что ели вчера на обед жильцы 12 этажа? Нечто подобное происходит и в космических лучах, когда ученые, сидя внизу толстой земной атмосферы (около 11-12 длин пробега до ядерного взаимодействия), пытаются по долетевшим остаткам выяснить, какая частица и какой энергии упала на вершину атмосферы».

Его способность разобраться в чужих экспериментах и жесткость критики в их адрес закрепили за ним славу «закрывателя». Многие его боялись. В то же время, высказанное им одобрение чьих-либо результатов, являлось свидетельством их высочайшего уровня. Еще он умел быстро, «на пальцах», на клочке бумаги (чаще всего это был большой почтовый конверт) оценить вероятность какого-либо процесса. Этим он часто ставил в тупик даже теоретиков.

Его отношение к своим сотрудникам было другим. Наедине или в кругу своих он мог отругать и даже накричать на сотрудников, но никогда «не выносил сор из избы», и при посторонних защищал. Иногда это выражалось в том, что он демостративно не прерывал разговора с кем-либо из своих сотрудников, вынуждая посторонних посетителей подолгу стоять на пороге его комнаты, переминаясь с ноги на ногу. В первую очередь это касалось, конечно, тех, кого он недолюбливал, независимо от их званий и возраста.

Поскольку наши экспериментальные установки создавались в горах Северного Кавказа (пос. Нейтрино, КБР) в Приэльбрусье, то мы часто выезжали туда большой дружной бригадой в командировки. Ездил с нами и Александр Евгеньевич. В свободное от работы время, в редкие выходные дни мы катались на горных лыжах с г. Чегет, в 20 км от поселка. С вершины Чегета открывается прекрасный вид на Эльбрус и весь Большой Кавказский хребет. Катающихся на горных лыжах в нашей кампании было не много, и несколько раз мы ездили с ним кататься вдвоем. Ездили на черной Волге, которую Александр Евгеньевич пригнал из Москвы и оставлял в поселке. Поэтому, когда он приезжал с нами в командировку, мы были обеспечены транспортом и набивались в эту Волгу иногда человек по 6, не считая водителя, которым всегда был, конечно, сам Александр Евгеньевич. Кататься на лыжах ездили на той же Волге.

Однажды произошел такой случай. Поехали мы кататься вдвоем. Погода была ужасная – сильный ветер, снегопад и метель. Тем не менее, мы все-таки поехали, поскольку других выходных больше не предвиделось. Поднялись на подъемнике на гору. Там погода была еще хуже. Из-за снега и метели видимость - почти нулевая. Приходилось останавливаться и ждать малейшего затишья, чтобы спуститься еще на несколько метров. Один раз Александр Евгеньевич упал, что бывало крайне редко. Я тогда только начинал кататься и падал часто. Трасса на Чегете всегда была покрыта буграми наподобие стиральной доски, во многих местах торчали камни, что делало катание при плохой видимости довольно опасным. Спускались мы от кафе «Ай» не меньше двух часов, хотя обычно такой спуск занимал у нас не более получаса. Когда мы все-таки благополучно спустились вниз, Александр Евгеньевич сказал: «ну это было не катание, а борьба за жизнь». А потом добавил после паузы: «ну что, еще разок поднимимся?». Я не стал возражать, но оказалось, что подъемник уже не работает из-за плохих погодных условий.

Стенькин Ю.В.

09.04.2007.