И краткие и длительные встречи с таким блестящим челове­ком, каков был Александр Евгеньевич, всегда были для меня и приятными и значимыми. Я вспоминаю первое знакомство с ним, знакомство еще в старом здании ФИАН на Миусах. Помещений там было явно мало и Александр Евгеньевич сидел в комнате до от­казу набитой и что-то паял. Эта лаборатория тогда была полу­секретной, ибо готовила электронику для высотных работ на ра­кетах, а затем и на спутниках.

Я сидел в не менее набитой соседней комнате и тоже паяя схему для эксперимента на Памире по изучению узких атмосферных ливней. Этой темой руководил тогда Иосиф Леонидович Розенталь.

Эти наши первые контакты не были в рамках каких-то иерар­хий, никто среди молодежи еще не был руководителем или «на­чальством», даже Георгий Тимофеевич Зацепин, как старший, не имел еще ученых степеней или званий.

Случайно мне повезло жить рядом с Александром Евгеньеви­чем в пяти минутах ходьбы от Кировских ворот. В ФИАНе всегда была дисциплина, и мы с Александром Евгеньевичем ездили в ФИАН к 9 часам утра всегда на трамвае. В этих поездках для меня бы­ло много неожиданного и нового. Александр Евгеньевич охотно делился проблемами, которые его тогда волновали. Это был конец сороковых, начало пятидесятых годов. О нейтрино тогда были лишь скудные сведения о сечении взаимодействия, ясно было, что оно было очень мало, и вставало много вопросов о постепенном заполнении всей Вселенной нейтрино, как скажется (и когда) на­личие большого числа нейтрино на движении небесных тел и вооб­ще ожидает ли нашу Вселенную скучный переход нейтрино. Неко­торые из этих проблем не решены и сейчас, поиск темной материи приобретает все большее значение, общий сценарий будущего Все­ленной еще не ясен.

Но все эти проблемы для меня были тогда мало известными, и я получал от Александра Евгеньевича полезную информацию. По­пытки по вечерам самообразовываться в этих вопросах, к сожале­нию, требовали много времени, а его нам всегда не хватает».

Я хорошо помню мою более продолжительную встречу с Алек­сандром Евгеньевичем во время его пребывания на Памире в экс­педиции. Там обсуждалось все: и проблемы нейтрино, и проблемы широких атмосферных ливней. Незадолго перед тем Александр Ев­геньевич предложил новый детектор ШАЛ, большой Черенковский резервуар. Частицы ШАЛ, проходя воду, испускали черенковский свет, который улавливался несколькими фотоумножителями. Бак был построен на территории ФИАН. В работе с ним под руково­дством Александра Евгеньевича работал Юрий Николаевич Вавилов. Работа прошла успешно. Прибор надежно работал, но вот почему его работа была потом приостановлена, я не помню. Кажется, группу ШАЛ тогда больше интересовали зеркальные телескопы для регистрации ШАЛ, также осуществленные под руководством Алек­сандра Евгеньевча в Крымской обсерватории ФИАН группой Нины Михайловны Нестеровой. Интересно подчеркнуть, что все эти практические периодические разработки Александра Евгеньевича ныне получили широчайшее развитие в мировой практике в круп­нейших научных центрах США, Японии, Италии, Англии, Франции и России.

Конечно, деловой визит Александра Евгеньевича на Памир не обошелся и без экзотических походов вместе с ним на охоту на памирских зайчишек.

Горных небольших зайцев на Памире раньше (а это было в пятидесятых годах) было очень много, но они были очень шуст­рые, и так неожиданно выскакивали из под ног, и среди серых камней почти мгновенно переставали быть видимыми, что наши трофеи были очень скромными. Но зато мы вволю любовались кра­сотой Восточного Памира, его звенящим ароматным воздухом, кра­сивейшим закатом Солнца в горах!

Многие другие продолжительные встречи с Александром Ев­геньевичем были у меня во время конференций по космическим лу­чам, в частности, в Апатитах.

В Апатитах в нашу компанию кроме семьи Чудаковых - Марины Ни­колаевны и Александра Евгеньевича, меня и моей жены Светланы Дубровиной входили Сергей Сыроватский и Сергей Капица. Вечером за чаем было много шуток и каламбуров. Мы по разному проводили вечера: ходили в кино, играли в карты. Александр Евгеньевич любил шутки и розыгрыши и иногда сам их инициировал. Мы потом неоднократно встречались с ними у нас дома на моем дне рожде­ния и у них не даче.

Александр Евгеньевич был всегда готов помочь в работе. Я помню, как долго я мучился и не мог взять какой-то сложный ин­теграл. Я пришел к Александру Евгеньевичу за советом, а через полчаса ушел с полным решением!

Мои дальнейшие контакты с Александром Евгеньевичем отно­сятся к середине 60-х годов. К этому времени я закончил дли­тельный цикл работ с исследованием картины сильного взаимодей­ствия адронов в области тогда сверхускорительных энергиях в сотни и тысячи ГэВ. Работа началась на Памире в конце 50-х годов совместно с Григоровым Н.Л., Мурзюшинымм B.C. и Раппопортом И.А. У нас на Памире была собрана большая современная уста­новка с большим магнитом, весом в сотни тонн и большим объемом магнитного поля соответственно, большой и надежно работающей камерой Вильсона с электроникой, термостатированием и другим оборудованием, в конце 50-х годов в НИИЯФ был построен первый ионизационный калориметр, и нами было решено объединить эти две методики для получения детальной информации в камере Виль­сона о продуктах ядерного взаимодействия, образовавшихся в тонкой литиевой мишени над камерой и ионизационным калориметром, в котором все эти продукты выделяют энергию и определяют энергию первичной частицы. Ради этой интересной работы я прие­хал на зимовку на Памир с группой физиков из ФИАНа и 2-х инже­неров из НИИЯФ МГУ. Уже в начале весны 1958 рода вся установка заработала. И на Московской международной конференции 1959 го­да мы уже имели первые существенные экспериментальные данные и доложили их на конференции. Я не берусь судить, что послужило причиной Н.Л.Григорову менее чем через полгода оставить памирскую работу, вывезти с Памира свой ионизационный калориметр и перебазировать его на Арагац. Мы же были вынуждены срочно изготовить другой ионизационный калориметр и продолжить работу, но уже без Н.Л.Григорова.

К середине 60-х годов в итоге были получены важные науч­ные результаты о картине взаимодействия нуклонов с легким атомным ядром лития и бериллия, описанные в Handbuch der Physik, которые легли в основу моей докторской диссертации. Моими оппонентами были Георгий Тимофеевич Зацепин, давший глу­бокий и объективный анализ результатам работы и давший положи­тельное о ней заключение. Вторым оппонентом был Н.Л.Григоров по мнению которого в диссертации были существенные недоработки и ее надо переделать, в этот трудный для меня период я встре­тил большую поддержку Александра Евгеньевича. Он мне прямо сказал следующее: если в критике Григорова есть хотя бы одно справедливое утверждение, то это полезно для науки и это ут­верждение надо дальше исследовать. Но зная результаты Вашей работы в деталях, я, в случае отказа Григорова дать отзыв, предложу себя Вашим оппонентом и дам Вам отзыв безусловно по­ложительный. Трудно представить, как было для меня важно полу­чить такую поддержку, хотя она и не потребовалась, а защита хотя и затянулась, но прошла успешно. Во всей этой ситуации с моей защитой диссертации проявилась еще одна характерная черта Александра Евгеньевича, его скурпулезное чувство справед­ливости и готовность выступить в ее защиту.

Следующие очень важные контакты для развития исследо­ваний космических лучей у меня были с Александром Евгеньевичем на протяжении 70-х и 80-х годов. Он уже был при всех регалиях академика, председателя Научного совета по комплексной пробле­ме «Космические лучи», одним из самых авторитетных физиков-космиков в мире.

С Александром Евгеньевичем мы обсуждали возможности новых исследований космических лучей с помощью рентген-эмульсионных камер. Он отнесся сравнительно «холодно» к этой идее и не изъявил желания присоединиться к работам с эмульсиями. Его ос­новной «головной болью» в то время являлись исследования на научной станции «Баксан», там дел было невпроворот. Тем не менее, когда мы на Памире развернули самый крупный в мире эксперимент с рентгеновскими эмульсионными камерами (1971 г.) и уже к концу 70-х годов получили ряд неожиданных результатов, Александр Евгеньевич пришел ко мне в лабораторию с просьбой показать ему необычные события с компланарным разлетом вторичных частиц, я этот разговор с ним запомнил очень четко. Бели раньше я колебался в том, что компланарный разлет частиц ре­ально существует (речь тогда шла всего о 7-ми событиях, 5-ть из которых показывали компланарный разлет на мишенной диа­грамме), разговор еще раз показал, что эти исследования очень интересны и здесь «надо копать», так как может быть мы имеем дело с новым открытием! Между указанием на новое открытие и его существованием разницу мне продемонстрировал Александр Евгеньевич. Когда были объявлены выборы в Академию наук, он сразу и честно дал мне понять, что он бы голосовал за меня, если были бы доказательства о существовании компланарного из­лучения. И это для меня не было обидно, я понимал, что он был абсолютно прав!

Последний мой контакт с Александром Евгеньевичем был до­вольно грустным. Он незадолго до этого проводил ряд дискуссий с акдемиками-астрономами и астрофизиками в Президиуме РАН и пришел к пессимистическому выводу о том, что сейчас каждый «копает только под себя» и ничем ни с кем делиться не хочет.

В последнее время Александр Евгеньевич чувствовал себя очень плохо, особенно после безвременной кончины его ближай­шего помощника и друга Александра Владимировича Воеводского.

Потеря Александра Евгеньевича являет собой одно из самых тяжелых и невосполнимых утрат для всех нас - космиков. Светлая память о нем будет всегда с нами!

С.А. Славатинский